«Когда достигший архатства Писатель — автор знаменитых «Чапаева и П» и «Generation П» — наконец ушел, почитатели и последователи воздвигли ему памятник. Его пьедестал, а по некоторым данным — сам монумент, можно осмотреть и поныне. Куб памятника собран из зеркал, обращенных лицом вовнутрь. Там Пустота отражается тысячекратно, холодно разглядывая самое себя...»

Из путеводителя «Москва-2071» (перевод с тибетского).

Писать о Викторе Олеговиче Пелевине страшновато — его читают все «читающие» и не только они. Последняя книга — не женский роман и не «дюдик»! — уверенно держится на вершине рижского топа продаж. Проще всего было бы, конечно, перелистать свеженькое «Поколение П», надергать забавных цитат, употребить термин «постмодернизм» и на том угомониться. Большинство материалов в прессе о самом модном русском авторе именно такого рода. Пелевинская идея, П-парадигма, очень неприятная, кстати, остается в тени. Может быть, потому, что его книги — это не совсем литература. Точнее, не только...

Пустота пустот

Пустота пустот и всяческая пустота поселилась в книгах писателя П. Он к ней явно благоволит. Когда герой «Желтой стрелы» выбирается из метафоричного одноименного поезда, то выходит совсем не в жизнь, а напротив — не надо верить оптимистической концовочке. Петр в финале «Чапаева» ныряет в иллюзию — водопады Внутренней Монголии милее его сердцу. Потусторонняя жизнь — фальшивка из секретного съемочного павильона — кипит и в давнишнем «Омоне Ра», и в последней «Generation П». Кто-то определил Пелевина «русским буддистским писателем». Возможно... Но если П. и буддист, то довольно странный.

Да, подчеркиваний иллюзорности сущего у Пелевина, особенно в «Чапаеве», навалом. Любопытна, кстати, одна буддийская мулька: слова пусты. Слово фиктивно, потому что выражает целостность, которой в бытии нет, — ведь все иллюзорно. И если европейская мысль проблему соотношения части и целого решала в пользу целого: именно оно существует, а части онтологически вторичны к идее, то буддизм приходит к обратному выводу: если целое не присутствует в частях — его просто нет. Да, П. — буддист в своем отстраненном отношении к людям как к персонажам «Жизни насекомых». Милосердие в буддизме своеобразно — не жалость к чужому страданию, но забота о собственном спасении. Кому сострадать? Ведь никаких «Я» (и собственного в том числе) на самом деле нет. Любить некого. И некому...

Если бога нет

В философии буддизма нет понятия Бога, сам Будда — не божество. Все и вся лишь легкая рябь космического ветра — всемирного закона Кармы. У П. в книгах действует и это правило. Пример метемпсихоза и воздаяния: «ницшеанец» («Бог умер»?) Вовчик Малой из «Чапаева», бандюк, заваливший десяток конкурентов ради «шестисотого», переселяется в бестселлер «Generation» лишь для того, чтобы вместе с «мерсом» разлететься на сканды от залпа из чеченского гранатомета. Много думать стал, о «русской идее» помыслил...

Вот чтобы на улицах городов люди не палили друг в друга из противотанкового оружия, с законом Кармы неразрывно связано понятие дхармы. Это своего рода «моральный кодекс» буддиста — нормы поведения, правильной жизни. Герои книг П. может и живут «по понятиям», но отнюдь не по понятиям дхармы. Обвинять Пелевина в манипулировании сознанием поколения «П» вряд ли стоит — какое время, такие и песни. И все же тезис «Если все иллюзия...» может привести к вполне логичному выводу «...то все дозволено!»

Тридцать мардонгов

Россия не восточная страна! То, что здорово отшельнику из джунглей Индокитая, русскому не есть хорошо. Все-таки христианская понятийность говорит о Полноте Жизни, а вовсе не о ее Пустоте. Надо отличать зерна от плевел («пелева», кстати, и есть плевелы, мякина — см. словарь Даля). Ваш корреспондент вовсе не апологет православия, но следует признать — христианская страта в нашем сознании немаловажна. Попытка жить по другим канонам даже опасна — вряд ли стоит ехать по левойь полосе при правостороннем движении. Внутренний конфликт неизбежен.

Впрочем для нас Писатель все еще мессия и пророк, в то время как на Западе эта профессия находится в одном списке с шоуменами и клоунами. Пелевин же создал проблемы прежде всего самому себе. Он и сам это, кажется, понимает. В финале последней книги узнаваемый «мардонг» творца русского pulp fiction для высоколобых присутствует в количестве аж 30 штук. Ну что тут сказать? Сам напустил Пустоты — ему в ней и жить!